Наследники Скорби (СИ) - Страница 92


К оглавлению

92

Нэд снова кивнул, давая понять обережнице, что согласен, и заключил:

— А вы, наставники, поговорите с выучами. Особенно со старшими. Пусть знают о том, какие дела творятся, готовы будут. Да и младшим рассказывайте, — и сказал с нажимом: — помаленьку, не то с перепугу штаны будут по ночам пачкать.

Посадник в сердцах махнул рукой и поморщился:

— Ольст, Озбра, готовьте старших. Дарену я сам скажу, как обратно из казематов поднимется. Завтра отправитесь на лов. Возьмите самых толковых. Ихтор, Руста, отрядите с ними на каждую ватагу по целителю, мало ли что там. Лашта, а ты по колдуну. Из Донатосовых подлетков тоже кого-нибудь отбери. Ратоборцы. Вы разделитесь на три отряда. Один — в сторону Гориц, другой — к Вайлугам, третий — к Тихим Бродам. Оттуда ныне сорока прилетела, слезницу принесла — де зажирают. Да и Милад погиб. Стало быть, Броды из Семилова ратоборца не дождутся. Заменить парня надо… Ольст, отправь туда Звенца. Он из твоих — самый толковый. Ну и… осторожны будьте, всяко Серый в те места направится, знает, мерзавец, что сторожевики обескровлены. Коли удастся кого из стаи его схватить — везите в Цитадель. Может, узнаем, что у паскудника на уме.

Обережники кивали. Нэд прервался и заключил:

— Тяжкие времена для Цитадели настали. Идем, как по тонкому льду. Осторожны будьте. Выучей берегите, да и сами… Лесана.

Посадник отыскал девушку глазами. Она сидела на краешке скамьи, в точности на том месте, где раньше обосновывался ее наставник. Обережница услышала свое имя и встрепенулась. Тамир, который стоял рядом, привалившись к стене, тоже устремил взгляд на Нэда.

— Вы отдохните пока, тронетесь через пару дней с одним из обозов в сторону Белого Яра.

Девушка в ответ покачала головой:

— Мне домой дорога, — сказала она негромко. — Там брат у меня. Осененный. Забрать надо, да в Цитадель привезти, а то не вышло бы, как с Беляном.

— Осененный? — удивился Глава. — Отчего ж молчала?

Лесана покраснела и ответила:

— Дите ж совсем. Одиннадцать весен. Меня в семнадцать забирали. Думала, рано…

Нэд сердито постукивал ногой по полу:

— Думала… ну, добро, хоть думала. Одно жаль — молча. Не известив никого.

У выученицы Клесха полыхало лицо. Стыдища-то!

— Ладно, хватит ушами гореть. Эдак пожар тут устроишь, — смягчился посадник. — Поезжайте. Тамир, по пути все деревни и веси наузами снабди. Людям объясните, что к чему, да не переусердствуйте. Зазря не пугайте. А потом обратно сразу же — мальца под защиту Цитадели. Ну и… тоже… без лютости там… поберегитесь.

Забота у бывшего Главы вышла неуклюжая, какая-то неловкая и оттого каждый, находящийся в покое, заметил ее, уловил тщательно скрытое волнение.

— Нэд, — подал голос со своего места Ольст и привычно потер больное колено. — Ты не сказал, что делать с парнем.

Посадник сперва не понял, о каком таком парне толкует ратоборец, да и креффы не сразу дошли, а когда дошли, помрачнели. И правда, что с ним делать теперь?

— Лашта, науз на нем поднови, чтобы не мог кинуться.

Колдун кивнул и спросил:

— А… с остальным как быть?

— То-то и оно. Кто его накормит? — дребезжащим голосом поинтересовался Ильд, приглаживая плешивый затылок. — Ему ж, поди, рано или поздно, крови захочется.

— Подумаю, — ответил Нэд, понимая, что, сколько ни думай, а кому-то все одно придется нацедить пленнику вещей руды. Хранители прости. И не денешься никуда.

Расходились в тяжелом молчании. После рассказа Лесаны и разговора с трясущимся Беляном в душах креффов поселилась беспросветная темная тревога.

Каждый новый день только добавлял людям горестей, усугубляя взваленную на обережников ношу. Ежели и дальше так пойдет — даже каменный хребет Цитадели рано или поздно переломится. Отчего, когда казалось, будто хуже быть уже не может, судьба-злодейка обрушивала на Осененных свой железный кулак?

Увы. Ответа на этот вопрос не было ни у кого.

***

— Ой, светит со-о-олнце по-над ле-э-эсом…

Ой, мне девице — пе-э-эча-а-аль…

Ой, мой лю-у-убый не верне-о-отся-а-а…

Перепу-у-утались пути-и-и…

Голоса у Светлы не было вовсе. Как и слуха. От этого в темном каземате, где и без того было темно и жутко, а под каменными сводами тукалось эхо, делалось еще тоскливее. Да и песню она выбрала… как назло — тошную, долгую, горестную.

Что будет в этой песне дальше, Стеня знал. Девица будет долго-долго убиваться по уехавшему любому, расписывать, как ей одиноко, как летят над лесом облака, как опускается ночь, а потом начнет предполагать, что же случилось с ненаглядным — задрал ли его волк в чащобе, накинулся ли упырь, конь ли ногу сломал или еще какая напасть приключилась. После этого девушка поклянется ждать ненаглядного, во что бы то ни стало, а потом приедет ее отец и скажет, что любимого больше нет, де, сгиб обоз, с которым он ехал. Тогда девушка будет петь о том, как ей одиноко, как опустел белый свет, как опостылело все, а потом пойдет на закате бросаться в омут, но из леса к ней вынырнет волк. Тогда несчастная узнает в нем жениха и умрет от его когтей и клыков, плача о горькой своей и его доле, но радуясь, что хоть в миг страдания, смогла снова оказаться рядом.

Да, песня была длинная, тоскливая и заунывная. А что самое страшное — сейчас Светла стояла только в самом начале бесконечного жалобного повествования…

— Шелкова-а-а трава пони-и-икла,

92