Наследники Скорби (СИ) - Страница 72

— Ты вот зря обиделся. Правду ведь говорю. Страшный ты. Безжалостный. И смерть вокруг тебя. Так и вьется!

Крефф вздохнул и как можно спокойнее произнес:

— Светла. Узнаю, что донимаешь Донатоса, распоряжусь, чтобы отправили тебя в самую захолустную сторожевую тройку. В Любичи. Колдун ихний без дела чаще мается, чем ненаглядный твой. Вот и будешь там докуку чинить. Ему смех, тебе развлечение. Поняла? Только узнаю, что креффу кровь портишь.

Она испугалась, забеспокоилась, закивала:

— Поняла, поняла, родненький. Ух, злющий ты! Яростному судьба покоряется. Но твоя судьба — горькая. Тоски в ней больше, чем радости. Зверь тебе дорогу перешел, родненький. Тоже злющий. Тоже яростный. Как ты.

Ратоборец слушал бессвязный лепет, а потом, устало сказал:

— Это я все и без тебя знаю. Ты чего меня окликнула-то?

— Ой! — она почесала кудлатую макушку. — Я уж и забыла.

— Так я и поверил, — усмехнулся обережник.

Светла застенчиво улыбнулась и тихо спросила:

— А ты ненаглядного моего не видел ли?

Клесх все-таки не смог удержаться от мелочной мести колдуну, с которым никогда не был в особенном ладу:

— Видел. В покой он к себе пошел. Отдыхать.

Девка просияла лицом, однако крефф ее радость тут же и погасил:

— Узнаю, что допекаешь…

— Помню, помню, родненький! — закудахтала она. — В Любичи.

— В Любичи.

Он развернулся и ушел, оставив скаженную томиться и ждать пробуждения ненаглядного.

***

Донатос в кои веки раз выспался. Впервые за последние седмицы. Спал он всегда без сновидений. Давно уже ничего не снилось. Должно быть, с детства. А в детстве снилась еда. Вот с той поры, как стал есть досыта, сны более и не волновали.

Колдун потер лицо и начал одеваться. Вроде бы усталость отступила. Голова не тяжелая, в висках не гудит и по жилам не гуляет дрожь, как это бывало в пору сильного изнеможения. Однако силы так и не прибыли, и делать ничего не хотелось. Он сам себя не понимал, оттого только злился.

В дверь поскреблись. Поди, кто-то из служек.

— Чего еще? — недобро спросил крефф, натягивая рубаху.

Однако когда он просунул голову в ворот и оглянулся, то увидел на пороге не прислужника и даже не выуча. Там стояла Светла.

И улыбалась с привычной уже дурковатостью.

— Родненький… — ласково позвала она колдуна и тут же запричитала: — Худой-то какой! Кожа да кости. Ребра, вон, все на просвет видать. Рубаха-то, как на жерди повисла…

Девка потопталась на пороге, но понимая, что внутрь ее не пригласят, заговорила жалобно и заискивающе:

— Что ж ты ходишь какой неживой? И одет-то, как неприкаянный. Серый весь и с лица, и платьем, будто валун придорожный. А вот, погляди, погляди, ненаглядный мой, какую я тебе обнову справила.

С этими словами блаженная развернула перед Донатосом свое сокровище, что держала, скомканным и прижатым к груди.

В лучах заходящего солнца, заглядывавшего в окно, крефф разглядел криво сшитую рубаху из добротной крепкой небеленой холстины. По всему видать — дуреха старалась. Стежки положила так крепко и туго, что всю обнову перекосило и собрало сборками. По вороту вкривь и вкось тянулась нескладная вышивка, а узор… не то сорока набродила, не то пальцы грязные кто-то вытер. Подол был украшен привесками, на кои сгодилось все, что Светле удалось добыть: обломок старой ложки, шишки, обрывки траченого мошкой меха, узелки, кисточки из пеньковой веревки, палочки…

Наузник смотрел на дуру, и глаза наливались кровью.

— А ну… — сказал он тихо, потому что губы онемели от гнева и едва повиновались: — Пошла вон отсюда…

Испуганная Светла отступила в коридор, прижав спроворенную обнову к груди.

— Родненький… — залепетала девушка. — Да за что ж ты меня так?…

— Пошла вон… — свистящим шепотом повторил Донатос. И рука потянулась к ножу.

Кажется, блаженная впервые испугалась. Пискнула, пустилась наутек, однако далеко убежать не успела — врезалась с разлету в шедшего куда-то Ольста и залепетала, захлебываясь слезами.

Ратоборец едва устоял на ногах, охнул, чуя, что больное колено вот-вот подломится, но кое-как совладал и в сердцах встряхнул ревущую девку, пытаясь понять, что она лопочет и чему так напугалась. Однако через миг крефф увидел изникшего из своего покоя Донатоса и все понял.

— Скажи ей, чтобы на глаза не попадалась, — по-прежнему негромко и сипло произнес колдун. — Доведет ведь до греха.

— Ты совсем очумел? — спросил вой, глядя на наузника поверх трясущейся дурочкиной макушки.

В этот миг Светла оторвала зареванное лицо от Ольстова плеча и гнусавым голосом пролопотала:

— Родненький, как же тяжко ему! Как тяжко! Всю душу растратил. Даже радоваться разучился. Почернел весь. И рубаха моя не понравилась. А она, гляди, какая…

И, размазывая по лицу слезы, она показала свое сокровище мужчине, чтобы тот понял, насколько очерствел душой Донатос.

Ольст едва сдержал смех. Но скаженной было не до веселья. Слезы лились ручьем. А колдун стоял в нескольких шагах поодаль, играя желваками.

— Гляди. Совсем не видит он, какая красивая…

Это оказалось уже слишком, в два прыжка "свет ясный" преодолел расстояние до блаженной, выхватил из рук скомороший наряд, швырнул его на пол, влепил дуре тяжелую затрещину и направился прочь, отпихнув рукоделье ногой.

Светла залилась еще пуще. Ольст стоял дурак дураком.