Наследники Скорби (СИ) - Страница 110

110

Клёна вырвалась из сильных рук, чуть не упала и помчалась прочь, ничего не видя сквозь застилающие глаза слезы. От кого она бежала? Кого ненавидела в этот миг? Только себя. Себя, свою глупость и девичий короткий ум.

Как воробей под стреху она забилась в дровяной сарай и с яростью выдирала из косы, вместе с волосами синюю ленту, которую он ей когда-то подарил. Не будет ничего между ними. Никогда! Дура! Курица глупая! И она рыдала от стыда, от уязвленной женской гордости, от жестокого разочарования и обиды. И больно становилось оттого, что ее любовь — такая сильная и бескорыстная не нужна ему вовсе. Почему? Что с ней не так? Лицом или статью не вышла? А ведь в Лущанах первой красавицей считалась среди погодок своих… Чего ему только надо?

И слезы капали, капали, капали…

***

Нынешняя осень для Цитадели выдалась серая, тревожная и полная смутных предчувствий недоброго. Когда Донатос возвратился в Цитадель, Белян уже три седмицы как сидел в подземельях. А вместе с ним и Светла.

Колдун сперва не поверил, что блаженная и впрямь дожидалась его все эти дни в каземате, но Руста, с досадой махнул рукой:

— Как ни выманивали ее только, чего не сулили, нейдет проклятая! Сидит там, песни тянет, да лохмотья перебирает. Лишь в трапезную выползает, да и то раз в сутки. Последние дни вовсе только плачет. Парни на страже стоять измаялись, говорят, жалко слушать, как убивается. Видать, в мыслях схоронила уже тебя. Спускайся, забирай красу свою ненаглядную, пока с тоски не завяла.

Наузник про себя помянул дуру-девку по матери и скрипнул зубами. На миг закралась в голову крамола: может не ходить вовсе? Поплачет, поплачет да и отойдет к Хранителям. Ему все равно. А ей — облегчение.

Но за столько-то дней Донатос отдохнул душой от скаженной и потому сейчас в нем не было прежней досады и злобы. Ну, сидит, дура, ну, ждет. Ум скудный от рождения. Не пропадать же из-за этого? И, скрепя сердце, колдун отправился-таки в подвал. Не сразу, конечно. Что ей сделается за несколько оборотов? Сходил в мыльню, потом в трапезную, потом к Нэду и, лишь вызнав последние новости Цитадели, пошел за дурочкой.

К тому времени на лес уже опустилась непроглядная ночь.

В подвале было тихо. Но из дальней темницы неслись слабые судорожные вздохи, так дышат после бурной истерики — прерывисто, неровно.

— Эй, где ты там, бестолочь? — позвал Донатос свою докуку.

Выуч, стоящий на страже, загремел ключами, отпирая решетку.

— Родненький… — донеслось с деревянного топчана. — Свет мой ясный!

И дуреха повисла на креффе, хрипло и счастливо рыдая.

Он небрежно похлопал ее по макушке, оторвал от себя и подтолкнул к выходу. Глупая послушно заторопилась. Была она грязная, платье от сырости испрело, а уж воняла… мышами, плесенью и гнилью.

— Идем, идем… — мужчина подгонял юродивую. — В мыльню ступай. А то разит от тебя, как от ведра поганого.

Скаженная виновато улыбалась, приглаживая свалявшиеся сальные кудри. Донатос глядел на нее и сердце щемило. Нет, не от жалкого вида убогой, а от понимания того, что все теперь начнется сызнова. Опять будет всюду следом таскаться…

Пока счастливая Светла гремела лоханками в мыльне, обережник ушел в свой покой. Ждать ее под дверью еще не хватало.

В комнате было тепло, кто-то из служек принес дров на утренний истоп, подложил лучин. Колдун повалился на лавку и был таков.

Разбудил его грохот и вопли Нурлисы:

— Разлегся он, упырь! Кровосос окаянный! Дрыхнет! А девка у меня голая сидит, плачет!

Колдун сперва не сообразил: какая еще девка, почему голая, чего плачет? Открыв старухе дверь и проморгавшись на сияние светца, спросил хриплым со сна голосом:

— Чего ты разоралась?

— Разоралась! Одевать ее во что? Она мои рубахи не берет! Говорит не срядные, а ейная испрела вся и воняет! Ну, чего вылупился?

Колдун с хрустом зевнул и ответил:

— В холстину какую-нибудь заверни да и будет с нее.

— Говорю ж тебе, не берет! Сидит нагишом и плачет.

— Да чтоб вас всех через колено десять раз! — взревел наузник, потому что понял — в покое его не оставят.

Он метнулся к сундуку, выхватил что-то оттуда, не глядя, и так ринулся прочь, что старая карга осенила себя охранительным знамением и посторонилась, вжимаясь в стену.

Донатос коршуном слетел в подземелье, ворвался в исходящую влажным духом девичью мыльню, отыскал среди лоханок Светлу. Та сидела на осклизлой лавке, роняя горькие слезы.

— А ну вставай! — мужчина дернул девушку, вынуждая подняться.

Скаженная вскочила, являя взгляду стройное нагое тело с крутыми бедрами, тонким станом и высокой полной грудью. Впрочем Донатос все эти прелести заметил лишь мельком, ибо злоба его была куда сильнее сладострастия. Не глядя, обережник напялил на блаженную свою старую рубаху и пнул прочь.

Дура-девка пискнула и засеменила, куда ее направляли тычками и затрещинами — вон из царства Нурлисы. Светла бежала впереди своего ясного света, и голые ноги мелькали в подоле слишком короткой рубахи.

Так, почти бегом они примчались в покой креффа.

— Спать! — рявкнул Донатос.

Девушка метнулась к узкой лавке, мгновенно сжавшись на ней в комок.

— Только пискни у меня, — уже спокойнее сказал колдун и погасил лучину.

Он заснул почти сразу же, а потому не слышал, как прерывисто дышала дурочка, и, тем паче, не видел, как счастливо она улыбается.

110